А. Кемпинский. "Меланхолия"

Китайцы выделяли два первичных элемента: «инь» и «ян». В Египте существовало представление более близкое к основным концепциям греческих философов природы о наличии четырех первичных элементов: воды, земли, огня и воздуха (индийская прана, греческая пневма). В Вавилоне возникла идея раздельного существования макрокосмоса и человеческого микрокосмоса, а также магии чисел («маг» означает на персидском языке «врач-жрец», дословно — «главнейший»). Она основывалась на мифологично-магической и астрологической интерпретации всех событий, включая меланхолические аспекты жизни человека, и существовала вплоть до средневековья и периода Возрождения.

Учение Будды Гаутамы (568—488 до н. э.) о четырех ступенях медитации, направленной к отказу от всех земных желаний, вершиной которой является нирвана как высшая степень озарения, ведущая к полному слиянию с окружающим миром, есть идеал идеи средневековой аскетической медитации и продолжает существовать в настоящее время в форме ставшего модным на западе дзен-буддизма (распространенной в Китае разновидности буддизма).

Летопись меланхолии является не только историей взглядов врачей на депрессию, но также историей печали, страданий и философских размышлений, свойственных человеку от рождения. В ней нашли свое отражение философские взгляды и общественное мнение, проявляющиеся в отношениях к больным, в обычаях и в литературе, а также в изобразительном искусстве. Трудно согласиться с мнением Обри Льюиса, который заявил о том, что хотя и существует подробное описание меланхолии у Плутарха, основанное на религиозных взглядах, но он не цитирует его. Льюис делает несправедливое и поверхностное заключение о том, что не стоит цитировать писателя, не являющегося врачом, несмотря на то, что его имя встречается в работах по истории психиатрии, поскольку это описание относится больше к художественной литературе, чем к психиатрии (440, стр. 73). По мнению Льюиса, такой подход обеднил бы историю медицины, особенно психиатрии, и большинство исследователей щедро пользуется не относящимися к ней источниками. Так понимал историю медицины Владислав Шумовский, автор известной работы под названием «История медицины в свете философии» (641), один из пионеров исследований в Польше психиатрических аспектов средневековой демонологии. Также относился к истории психиатрии Тадеуш Биликевич, который вопреки мнению Льюиса цитировал описание меланхолии Плутарха и оценивал его как необыкновенно глубокое (85, стр.28).

Большинство историков медицины согласны с тем, что следует изучать не только деятельность и биографии врачей, описание течения болезней, а также особенности всей жизни людей данной эпохи. Сигерист (Sigerist Н.Р.) в книге «А history of medicine» (605, стр. 1) делает заключение, что откровение Михаила Архангела у Тинторетто дает ключ к лучшему пониманию и исторической интерпретации работ Вильяма Харвея. Аналогичное замечание делает Биликевич в книге «Польская психиатрия в свете истории» (75, стр.47), утверждая, что психиатрия должна быть благодарна художникам за их удивительную наблюдательность. Шумахер в «Antike Medizin» (593, стр. 243—250) делает вывод о том, что каждому периоду истории медицины свойственно своеобразие мышления, соответствующее (особенно в античности) содержанию и формам господствующих философских взглядов. Таким образом, для понимания медицины данного времени необходимо знать философию этой эпохи, а древних философов следует считать полноправными творцами медицины. В более широком смысле можно утверждать, что к познанию и систематизации сведений о психических больных и их болезнях причастны не только врачи, но в равной степени и мыслители, и художники. Они становились предшественниками многих совсем недавно прозвучавших громких открытий, которые, как говорит Сигерист (605, стр. 12—13), ушли в забвение, поскольку оказались в противоречии с духом времени.

Точно так же понимает историю медицины Фоуколт (Foucault), который пишет об «истории ошибок», а не об истории психиатрии или психологии в свете социальных традиций. Он рассматривает взгляды врачей в различных эпохах, но не приписывает им исключительного значения в процессах формирования общественного мнения относительно душевно больных и отношения к ним окружающих (236).

Недостаточное внимание уделялось до сих пор описаниям и интерпретации психических нарушений, сделанных теми, кого они коснулись, особенно наделенных художественным талантом.

Зильбург (Zilboorg) в книге «А history of medical psychology» (736), описывая историю эволюции взглядов на психические расстройства, потому называет ее историей психологии, а не психиатрии, потому что чувствует, что психиатрия как область медицины сформировалась только в новое время, а до того данными вопросами занимались почти исключительно философы и теологи. Пожалуй, он не прав, поскольку начиная с Гиппократа, а затем Галена, арабской медицины и Вейера можно проследить интерес медицины к психическим заболеваниям, а в их принципах и методах отыскать, между прочим, основы психогенной теории возникновения психических нарушений и психотерапии, особенно суггестивной.

Альтшуль в «Roots of modern psichiatry. Essays on the history of psichiatry» (20, стр. 6) совершенно верно отмечает, что современная психиатрия не является пока точной наукой и соединяет в себе различные взгляды {ideas). Поэтому ее история не может быть изложена как обзор классификационных систем и методов деятельности, но как история эволюции гипотез и как оценка не столько их объективной значимости, сколько их влияния.

В медицине существует «мода» на определенные теории и методы лечения, а некоторые болезни в различное время то оказываются в центре внимания общества, то забываются. Такая ситуация может быть связана как с объективными потребностями общества вследствие высокой частоты заболеваний, так и вследствие привлекательности какой либо теории.

Например, «флюиды» Мессмера оказались не только эффективным методом лечения «галлюцинаций» («wapores»), но и вызвали значительный рост больных этим заболеванием. Иногда какая-нибудь новая теория, даже совершенно неверная, но удовлетворяющая вкусам и потребностям эпохи, может привести к появлению новых заболевании и огромной массы страждущих, как свидетельствует дело Шпренгера (Sprenger) и Крамера (Kraemer), описанное в книге «Молот ведьм» (Malleus Maleficarum, 1488). Это должно было как-то удовлетворять общественные потребности, коль скоро потребовалось девятнадцать изданий этой книги в течение двух веков, которая помогла «избавить от колдовства» сотни тысяч людей одержимых дьяволом. Аналогично Шарко (Charcot) подтолкнул своих пациентов к демонстрации «великой истерии». Такое явление возможности внушения больному определенных симптомов имел в виду Груль (Gruhl), утверждая, что «часто бессознательное больного является в действительности сознательным психоаналитика».

Таким образом, представляется, что общие исторические знания, а особенно знакомство с историей психиатрии является обязательной потребностью врача и позволяет более критично и широко взглянуть на ее различные направления. Они показывают, как дух эпохи находит свое отражение в содержании и даже в форме психических нарушений.

Работу историка психиатрии можно было бы назвать археологией человеческой мысли. Ее открытия могут вызвать такое же волнение, как недавние археологические открытия, позволившие установить, что в современной символике печали существуют те же самые символы, которые находились в обращении древнего мира. Нет надобности создавать общую мифологию подсознательного, как это сделал Юнг (Jung), для того, чтобы открыть в повседневной жизни следы древнейших мифов и верований. Если исследования истории нравов помогают отыскать у современного человека реликтовые следы далекого прошлого, то это становится источником чувства близости с нашими предками и удовлетворенности, подобной той, которую мы испытываем, обнаружив у внука черты его деда. Поскольку предполагается, что значение имеет не только традиция материальных ценностей, знаний и обычаев, но также чувств и их экспрессии.

<<   [1] ... [76] [77] [78] [79] [80] [81] [82] [83] [84] [85] [86] [87] ...  [105]  >>