X. Хартманн. "Эго-психология и проблема адаптации"

Упорядоченное мышление всегда прямо или косвенно ориентировано на реальность. Когда защита от инстинктивных влечений приводит в результате к росту интеллектуальных достижений, это показывает, что определенные формы решения конфликта могли вовлекать в себя биологические гарантии процесса адаптации к внешней реальное-ти. Конечно, это не относится ко всем защитным процессам, но определенно относится к интеллектуализации даже вне пубертатного развития. "Эта интеллектуализация инстинктивной жизни, попытка наложить узду на инстинктивные процессы, связывая их с представлениями, с которыми можно иметь дело на сознательном уровне, является одним из наиболее общих, самых ранних и крайне необходимых навыков человеческого эго. Мы рассматриваем ее не как активность эго, а как один из его необходимых компонентов" (Анна Фрейд, 1936, р. 178).

Таким образом, определение данного феномена как защиты неполно. Его определение должно также включать в себя ориентированные на реальность и ускоряющие адаптацию характеристики и установления. В общем, нас интересует, каким образом и до какой степени защита косвенно регулируется теми эго-функциями, которые в данное время не вовлечены в конфликт. В конце концов, психическое развитие не является просто результатом борьбы с инстинктивными влечениями, с объектами любви, с суперэго и т.д. Например, у нас есть основания предполагать, что развитие обслуживается аппаратами, которые функционируют с самого начала жизни; но об этом позже. Здесь мы скажем лишь о том, что память, ассоциации и т.д. являются функциями, которые, видимо, не могут быть получены через взаимоотношения эго с инстинктивными влечениями или объектами любви, а скорее являются предпосылками нашей концепции о них и их развитии.

Обсуждая успех защиты, мы будем интересоваться не только судьбой инстинктивного влечения и защитой, обеспечиваемой эго, но также — в большей мере, чем ранее — его воздействиями на эго-функции, не вовлеченные прямым образом в конфликт. Концепции силы эго, слабости эго, ограничения эго и т.д., — все связаны с этой сферой, но они остаются неясными до тех пор, пока детально не изучены вовлекаемые в них специфические эго-функции. Сила эго — хотя она проявляет себя поразительным образом в борьбе против конфликтной сферы — не может быть определена в терминах той пограничной области эго, которая вовлечена в конфликт. В терминах проводимой нами аналогии эффективность армий, защищающих границы, зависит также от той поддержки, которую они получают или не получают от тыла. Если мы объективно определим те факторы способности, характера, воли и т.д., которые являются эмпирическими — а не теоретическими — коррелятами "сильного" или "слабого" эго, мы избежим относительности обычных дефиниций, которые определяют силу эго, исходя из отношений эго индивида к его ид или суперэго. Тогда мы окажемся в состоянии сравнить силу эго различных индивидов, даже не смотря на то, что связь между господством над реальностью и достижением, с одной стороны, и силой эго с другой, очень сложна. Исследования Хендрика (1936) являются шагом к такому определению силы эго.

В нашей клинической работе мы ежедневно наблюдаем, как различия в интеллектуальном развитии, в моторном развитии и так далее влияют на способность ребенка справляться с конфликтами и как эта способность в свою очередь влияет на интеллектуальное и моторное развитие. Такие наблюдения описательно устанавливают взаимодействия конфликтной сферы с другими эго-функциями. Это текущие взаимодействия — то есть, также пример сверхдетерминированности психического процесса. Однако в зависимости от того образа действий, в котором мы сталкиваемся с этими феноменами, мы можем также говорить о двух аспектах этого процесса, так как, например, часто это один и тот же процесс, который мы сперва исследуем в его отношении к внутреннему конфликту, а затем в его зависимости и воздействии на аппараты овладения реальностью. Нас может интересовать то патология процесса в его генетической взаимосвязи с нарушениями адаптации, а то — позитивная адаптационная ценность, которую он приобретает в другом контексте. Выбранный нами тактически важный отправной пункт определяет, какой аспект процесса приобретает значимость: эти два взаимоотношения принадлежат к двум разным точкам зрения (ср. стр. 79 и сл. о здоровье и конфликте).

В качестве другого примера я выберу фантазию, и это приведет нас к тому же самому заключению. Фантазия также важна в детской психологии и обучении, но мы постоянно имеем с ней дело и в анализе взрослых. В своем недавно вышедшем труде Анна Фрейд (1936) обсуждает функцию фантазии в развитии ребенка. Она исследует отвержение реальности в фантазии и показывает, как ребенок, отказываясь признавать неприемлемый кусок реальности, может при определенных условиях отрицать его существование и заменять его фантазийным образованием. Это процесс, происходящий внутри границ нормального развития эго. Анна Фрейд задается вопросом, что определяет, становится или нет такой процесс патологическим. Предположительно, это зависит от многих факторов. Среди них определенно играет выдающуюся роль степень зрелости таких аппаратов эго, как восприятие, мышление и в особенности причинное мышление и т.д., которые гарантируют степень связи человека с окружающей средой. Анна Фрейд писала: "...Возможно ...привязанность зрелого эго к реальности является в общем более сильной, чем привязанность детского эго ..."(1936, р.87). С точки зрения психической экономии, совершенно разные вещи, когда фантазия заменяет собой важный кусок реальности у взрослого и когда это происходит у ребенка. Здесь опять, как при развитии и торможении умственных способностей, мы должны изучать функцию и развитие упомянутых нами ранее аппаратов эго, потому что без знания о них нельзя ответить на наш вопрос. (Психологические исследования привели к некоторым важным для данного дела результатам: они выявили взаимоотношения между фантазией и эйдетическим развитием, которые, согласно Дженшу (1923), "предполагают потенциальные возможности как для важных достижений, так и для призрачного фантазийного существования". Какой из этих курсов будет выбран, определяется, однако, всей личностью, а не эйдетическим даром. Таким образом, в отношении решающе важного вопроса академическая психология опять оставляет нас в затруднительном положении.)

Продолжая нашу тему, мы должны теперь задаться вопросом: каковы позитивные адаптивные элементы фантазии? Отвечая на этот вопрос, мы, естественно, не будем забывать базисной биологической значимости проверки реальности, в особенности различения между фантазией и реальностью. Вэрендонк (1921), единственный психоаналитический автор после Фрейда, исследующий общие характеристики фантазийного мышления, утверждал, что биологическая значимость фантазийного мышления, в отличие от работы сновидения, заключается в его попытке решить проблемы бодрствующей жизни. В качестве некоторого отступления от темы я хочу упомянуть о том, что в исследовании фантазии Вэрендонком мы вновь сталкиваемся с теми предсознательными механизмами, чье важное значение для нашей проблемы было недавно отмечено также Крисом (1938). Фантазия является широкой и до некоторой степени неясной концепцией. Однако все феномены, помеченные таким образом, очевидно в некоторой степени связаны друг с другом. Общеизвестно, что фантазия — не только в смысле таланта строить новые комбинации, но также в смысле символического, образного мышления — может быть плодотворна даже в научном мышлении, в предположительно бесспорной области рационального мышления. В противоположность ригидному взгляду на психическое здоровье, психическая жизнь здорового взрослого человека, вероятно, никогда не свободна вполне от отвержения и замены некоторой реальности фантазийным образованием. Примером этого являются религиозные идеи и отношение к детской сексуальности.

<<   [1] [2] [3] [4] [5] [6] [7] [8] [9] [10] [11] [12] ...  [27]  >>