X. Хартманн. "Эго-психология и проблема адаптации"

Неврозы навязчивости, тики, кататонии и г.д. научили нас кое-чему относительно патологических автоматизмов. Нормальные автоматизмы часто являются предшественниками навязчивых симптомов, и в неврозах навязчивости мы видим, как они развиваются в симптомы. Фрейд (1926b) описывает, как навязчивые симптомы закрепляются за "процедурами (которые позднее становятся почти автоматическими), связанными с отходом ко сну. умыванием, одеванием и передвижением" (р. 67). Также хорошо известно, что сексуализация автоматических функций играет роль во многих неврозах. Ландауэр (1927) продемонстрировал, что неврозы навязчивости могут препятствовать де-автоматизации для того, чтобы стоять на страже против становления сознательными запретных импульсов и мобилизации чувств вины. Он считает автоматизацию — посредством которой "удушается переживание эго удовольствия и боли" — составной частью проекции, посредством которой эго анимистически оживляет окружающую среду, наделяя ее душой. Фенихель (1928) изучал определенные ухудшения "контроля эго за подвижностью", дистонические автоматические позы и установил их функциональную связь с тревогой, защитой и орган-но-либидинозными процессами. Здесь также уместно вспомнить о роли автоматических реакций, автоматических защитных процессов и т.д. в генезисе невротического характера, которая была описана В. Райхом (1933), а также его выводы относительно техники психоанализа.

Здесь мы не касаемся непосредственным образом таких патологических процессов автоматизации, а также автоматизмов как отправных точек для патологических развитий, не касаемся мы даже уместных в данной связи проблем техники. Александер (1921,1825) более широко охватил эту проблему, и я согласен с ним по многим пунктам; но даже он воспринимает автоматизацию главным образом как бегство от реальности, как регрессивный феномен. Нас интересуют здесь целенаправленные достижения этих автоматизмов и их важная роль в схеме процессов адаптации. Не может быть "случайностью", что автоматизмы играют такую огромную роль среди тех функций, которые либо сами по себе адаптивны, либо используются процессами адаптации. Очевидно, что автоматизация может обладать экономическими преимуществами, сохраняя катексис внимания в частности и просто катексис сознания в целом. Мы используем автоматизмы как средства, которые уже существуют, которые нам не требуется создавать заново в каждом случае, и поэтому причинно-следственные связи в некоторых областях, так сказать, "не подлежат обсуждению". Если говорить о физиологических автоматизмах, то известно, что возросшая практика уменьшает их метаболические расходы. Эти аппараты достигают того, чего мы ожидаем от всякого аппарата: они ускоряют преобразование и сберегают энергию. Успех многих сложных достижений в центральных психических областях зависит от автоматизации. Здесь, как и в большинстве процессов адаптации, мы имеем целенаправленное обеспечение для средне ожидаемого диапазона задач. Возможно, что автоматизация функционирует как стимульный барьер в душевном аппарате. Следует сказать, что в пожилом возрасте не образуется никаких новых автоматизмов, хотя так называемые, "привычки" играют важную роль.

Можно сказать, что автоматизмы — подобно другим рассматривавшимся здесь психическим феноменам — также находятся под контролем внешнего мира, и при определенных условиях формульно сокращенное поведение в большей мере гарантирует овладение реальностью, чем новая адаптация в каждом конкретном случае. В этом смысле даже достижения огромной биологической адаптационной ценности, как, например, гибкое мышление и действие, могут препятствовать адаптации, вмешиваясь в автоматизированный процесс в неподходящий момент или в неподходящей степени. Автоматизация является характерным примером тех сравнительно устойчивых форм адаптированности, которые оказывают длительное воздействие на процессы адаптации. Утверждение, что одной из целей психоанализа является трансформация автоматизмов в подвижные процессы эго (то есть в процессы, которые заново адаптируются по каждому случаю), не оценивает по достоинству эти предсознательные автоматические действия.

Ригидность эго — хорошо известное препятствие для адаптации.. Мы должны, однако, внести изменения в эту формулировку, так как автоматизмы также могут быть более удачными формами функционирования. То превратное представление, которое мы пытаемся исправить, очевидно имеет два источника: во-первых, наша концепция функций эго смоделирована слишком схематически на одной функции эго (то есть, на выборе между альтернативами); во-вторых, мы пренебрегли адаптированными формами поведения в пользу процессов адаптации, которые, конечно же, более заметны. В действительности как гибкость, так и автоматизация необходимы и характерны для эго; целенаправленные достижения зависят от некоторых функций, принимающих гибкую форму, других функций, принимающих автоматизированную форму, и еще третьих — комбинирующих эти две формы в различных пропорциях. Эго должно быть способно включать автоматизированные функции в свои процессы адаптации. Позвольте мне напомнить вам, что мы уже сталкивались с таким включением антитезиса в абсолютно другой области: рациональное действие должно включать иррациональные элементы. Здесь снова мы вплотную подходим к проблемам формирования структуры внутри эго и рангового порядка функций эго, почти не разработанным с точки зрения их биологической целенаправленности.

Автоматизмы также являются "долженствованиями" (хотя это "долженствование" будет, естественно, лишь особым случаем повсеместного психологического детерминизма). Не все автоматизмы могут быть изменены немедленно и без переходного периода посредством одного лишь волевого решения. Эти "долженствования" и те симптомы навязчивости не ощущаются, конечно, одинаковым образом. Однако расстройства, вызываемые нарушением автоматизмов и симптомами навязчивости, сходны; но таковы же и расстройства, которые вызваны нарушением эго-сообразных действий влечений: даже рационально оправданное прерывание сексуальной деятельности равносильно расстройству и неудовольствию. Мы обычно считаем патогиомичным, если люди затрудняются принимать решения, не отвечают за свои действия или для них недоступны определенные умственные акты и области, которые большинство людей могут контролировать. В этом контексте Вэлдер (1934b) предпочитает термины "свободный" и "несвободный"; то же делает и Голдштейн (1939) при характеристике поведения людей с травмой мозга. Я избегаю термина "свободный", так как в истории философии он приобрел столь много дополнительных значений, что это неизбежно должно вести к неправильным пониманиям; однако те факты, к которым имеет отношение данный термин, действительно устойчивы и могут даже в определенных случаях обеспечивать один из критериев здоровья (среди других). Интерпретация этих фактов, конечно, подлежит обсуждению. Здесь я имею в виду, что контроль со стороны сознательного и предсознательного эго, его степень и размах имеют позитивную значимость для здоровья, хотя "долженствование" и "неспособность действовать иначе" не всегда являются недвусмысленными критериями патологии. Сверхупрощенные теоретические концепции здоровья не принимают во внимание эти эмпирические факты. Здоровые люди тоже подчиняются "долженствованиям". Они не моллюски; они обладают "характерными чертами", и эти черты просто являются сравнительно стабильными формами реакции, которые не пересматриваются в каждом случае. Поведение Лютера: "На том стою и не могу иначе", не является патологическим.

<<   [1] ... [19] [20] [21] [22] [23] [24] [25] [26] [27]  >>