М. Якоби. «Стыд и истоки самоуважения»

Именно такая кристально чистая горечь, замешанная на стыде и гордости, а не какие-то спасительные откровения или льстивые поглаживания — удел современного пациента в мире тотального разочарования. Снова и снова на индивидуальных сеансах и на психологических группах мы поднимаем болезненные, неприятные и вызывающие стыд переживания, чтобы испить эту горькую чашу и еще раз ощутить Его неумолимое присутствие, холодную игру, затеянную Им или, как сказал Мейлер, торжествующий карнавал Апокалипсиса. Мне кажется, что может быть только в начале века трагедии, рассказанные пациентом, производили сильное впечатление и вызывали ответное сострадание и участие аналитика, так что они воспринимались как своего рода знаки уникальности и индивидуальности каждой человеческой души. Переживания стыда тогда действительно усиливали экзистенциальный поиск. В наше время трагическое и непристойное переполняют нашу жизнь и сыпется на наши головы ежеминутно из средств массовой информации, искусства, да и самой окружающей действительности. Можно сказать, что сама жизнь занимается культивированием и воспроизводством непристойных объектов.

«Непристойное слово, — пишет философ Юлия Кристева, — мобилизует означивающие ресурсы субъекта, позволяя ему пройти через мембрану значения, где им овладевает сознание, присоединяющее его к жестовости, кинестезии, к влечениям тела, моменту отрицания и присвоения Другого. После этого это уже не объект, трансцендентальное означаемое, и не означающее, доступное нейтрализованному сознанию: вокруг объекта, денотированного непристойным словом (а такой объект дает скудное изображение) утверждается более чем не сложный контекст — драма проблематичного процесса, гетерогенного значению, который предшествует ему и превосходит его (курсив мой)» [4].

В применении к психотерапии эта холодность семантического освобождения, даже скорее семантического разоблачения, с присущей ей горечью и иронией по отношению к себе пришла на смену прежнему трепетному ореолу мученичества и избранности вокруг трагедий пациента. Мне кажется, что именно это стремительное обесценивание трагического послужило поводом для смещения главного интереса в психотерапии к так называемым нарциссическим расстройствам. Симптомы нарциссизма, которые стали чуть ли главным объектом лечения у доктора Якоби, очень похожи на симптомы времени. Нарциссизм стал неотъемлемой чертой «героя нашего времени», в описании его проявлений каждый легко узнает не только персонажей современного кино, литературы и масс-культуры, но и самого себя.

Попробую дать лишь несколько основных ориентиров нарциссического способа бытия, используя главным образом работу аналитического психолога Аедермана [5]. Эти люди как правило прекрасно адаптированы к реальности и успешны в социальной жизни, хотя редко получают действительное удовлетворение и радость от своих достижений. Им отнюдь не свойственны невротические навязчивости или психотические «улеты», которые были в центре внимания психоаналитиков прежнего поколения. Скорее они страдают от неспособности по-настоящему любить самого себя, а следовательно, от невозможности подлинной близости с другим человеком. В сущности не доверяя людям, они переживают острый дефицит взаимопонимания.

Открыться сочувствию и сопереживанию означает для них также опасность не найти их в мире, где эти чувства, может оказаться, давно выродились или могут быть симулированы лишь ценой большой наивности и самообмана, а поэтому неизбежно повлекут вторжение зависти, агрессивности и других примитивных импульсов. Защищаясь, подавляя свои чувства, они в глубине себя считают свою жизнь тщетной и пустой. Хотя подменив зрелую зависимость псевдо-независимостыо, они временами ощущают удобную отстраненность и превосходство над другими. Пытаясь справиться с угрозой несуществования, они имеют тенденцию убегать в «утробу» или начинают воспринимать все отношения в терминах силы, рассматривают все через призму самоутверждения и борьбы за признание, пытаются манипулировать другим и сопротивляются любым попыткам близости, потому что только сопротивляясь и страдая от боли, у них появляется возможность поверить в свое существование, ощутить его, возникает альтернатива пустоте.

В мифе Нарцисс отвергает ласки нимфы Эхо, не дает себя обнять. За это Боги наказывают его: «Так пусть же он любит сам себя и никогда не достигнет того, что любит. Пусть смотрит на свое отражение».

Такие люди любят надежду, идею, лишенную субстанции. Это бестелесное, чисто рефлексивное отражение не дает им осесть в своем теле, соединиться со своими реальными, телесными, инстинктивными потребностями. Как поверхность воды, над которой склонился Нарцисс, тонкая зеркальная или стеклянная перегородка отделяет их от мира. Призрак объекта желания постоянно присутствует, дразнит и соблазняет, но удовлетворение всегда отдаляется, откладывается, фрустрируется. Быстро очаровываясь и слишком быстро разочаровываясь в людях, они пытаются найти компенсацию во власти и контроле над другими и пытаются убедить себя, что уже достаточно себя знают и любят, но тем самым лишь препятствуют любым реальным изменениям. Парадоксально, прекрасно приспособившись к миру, будучи хорошо интеллектуально развитыми и часто действительно талантливыми, они на самом деле не живут в реальном мире.

Из всех этих признаков хорошо видно, что нарциссический мир множественного отсутствия с его акцентом на поверхностном, формальном и номинальном, на силовых линиях сюжета, пролегающих в вакууме бессодержательности и не затрагивающих подлинных чувств и острых вопросов бытия, хотя и постоянно к ним апеллирующих, очень близок современной виртуальной реальности кино, литературы, компьютерных сетей. Мир Нарцисса — это мир откровенно непристойных шаров-«уток», мир, познающий себя в горечи.

<<   [1] ... [57] [58] [59] [60] [61] [62] [63]  >>