Самое большое одиночество на свете

На 9-м месяце мой живот заполнил собой абсолютно все жизненное пространство вокруг меня. Так как мой живот был частью меня, а ребенок в нем - оставался невидимым, я осталась в жутком и безнадежном одиночестве. Так чувствуют себя пожилые люди, или смертельно больные - медленными шагами они идут по парку, шелестя покоричневевшей листвой (был октябрь, раннее сумерки и осенняя депрессия), каждую секунду чувствующие свою слабость, и ждущие того рокового и неминуемого, чей точный приход мучительно неизвестен. Никто не может понять тебя. Жизнь идет своим чередом, машины струятся в городском потоке, толпы куда-то спешат, но ты не с ними, ты уже не часть этого мира. Ты ходишь медленно, осторожными шагами, тебя мучит одышка и болит в спине. Расстояние от дома до хлебного, раньше преодолеваемое за 4 минуты, теперь кажется непосильно большим. Их ценности, то, чем они живут, катится мимо, касаясь как-то вскользь, не вызывая малейшего интереса.

На меня напала вдумчивая философская тоска. Я познала ценность и сладость молодости и здоровья. Теперь это уже не я - в совершенно чужой оболочке, большая, круглая, на которую не оборачиваются мужчины и не сигналят из иномарок, абсолютна одна, потому что никто не в состоянии понять то, что я теперь чувствую. Я готовилась к самому большому испытанию своей жизни. Я знала, что ни на кого не смогу в этот момент полагаться, кроме самой себя, что ни один врач не поможет мне преодолеть все от начала до конца. Игра в беременную "сильную и стильную" прекратилась.

Я ходила в своеобразном оцепенении. Все, что я могла делать, это ждать. Никто не умеет так ждать, как беременная женщина! Я жила надеждой, верой и ожиданием перемен. Впервые в жизни, я не могла абсолютно ничего поделать, чтобы как-то облегчить себе жизнь.

Так как Саша был с утра до вечера на работе, я проводила дни в полном одиночестве. Как завидно было думать о тех, кто сейчас беременеет в компании родителей, за кем ухаживают и кормят, кормят: Я стояла перед мучительным выбором - тащиться на базар (а это так далеко!) и потом стоять готовить себе что-то - или просто провалятся до вечера на диване, пока не приедет Саша. Он приходил, и раздраженно обзывал меня калекой. Плакать? Зачем, когда кроме меня самой, меня никто не пожалеет?

Что бы как-то скоротать время, я начала шить лоскутное одеяло для своего будущего ребенка. На один ряд из семи квадратов уходил как раз день.

Еще были сериалы. Такие идиотские, так плохо написанные, так убого сыгранные, и представленные с таким апломбом, что после просмотра во мне просыпалась слабая надежда, что для меня, в этом бездарном мире, еще не все потеряно. Еще мне казалось, что как только я рожу - вся жизнь тут же изменится. Я очень сильно зависела от Саши. Наверно, это мои восточные гены, но мне нужен мужчина, которому я могу принадлежать вся, без остатка, ближе которого, у меня никого не будет. Я не могла понять, почему Саша, у которого жена на 20 лет младше, любящая его до помутнения рассудка, к тому же готовая родить в любой момент - вместо того, что бы идти после работы к ней - остается пить водку со своими сослуживцами.

Утром я плакала, приносила ему стакан воды, и прощала: потому что любила, потому что у меня не было выбора, потому что он приходил в обед с кульком с едой и фруктами, целовал меня, и просил прощение. И, как в чернушном советском кинофильме, следующим вечером я стояла у окна, высматривая, как он вылезает из такси, шатаясь и чуть не падая, переходит улицу и, накинув пальто, я неслась вниз по лестнице, чтобы подобрать его у парадного, взяв под руку, рискуя всем на свете, тащить домой на 4-й этаж.

Лондон, Париж, презентации, тонкий аромат духов и светские беседы - и я, в тапках и халате, смотрю сериал, пока мой муж храпит в дверном проеме из спальни в гостиную. Но я не жалею, потому что в животе толкается мой ребенок. Если сейчас все так плохо, то это всего лишь потому, что впереди нас ждет прекрасная счастливая жизнь.

Оля Панасьева
[email protected]