Мы все желаем тебе добра

Единственным человеком, знающим о моей беременности и поддерживающим меня в это неспокойное время, была моя мама, живущая в 900 км от Киева. Все остальные, горячо любящие и искренне желающие добра родственники и друзья, прореагировали абсолютно одинаково, начав свои пламенные речи с одного слова "Сумасшедшая!" Все было бы смешно, если бы не было так грустно.

Мой отец попал в больницу с микро инсультом через три дня, после того, как узнал о будущем внуке.

Каждый родственник и друг считал своим долгом рассказать мне (оправившись от кратковременной потери дара речи), что я безмозглая, недальновидная истеричка, гробящая свою собственную жизнь. Создавалось впечатление, что рождение ребенка это страшный недуг, инвалидность, собственноручно подписанный приговор на пожизненное заточение, это самоубийство, свершенное наполовину. "Ты даже представить себе не можешь, во что ты ввязываешься", - эта фраза неизменно следовала за моим неутешительным нервно-психическим диагнозом. Нет, дорогие мои, я действительно, аж до сих пор не представляю во что же это такое я ввязалась!

Первые месяцы я скрывала свою беременность. Создавалось впечатление, что то, что со мной происходит - это постыдное и совершенно неестественное состояние для 19-летней девушки, имеющей отца для будущего ребенка, крышу над головой, энную сумму в кармане и мозги для ее пополнения в придачу, и главное - ни на кого не рассчитывающей в материальном плане. Известие о своей беременности я неизменно сопровождала серией робких оправданий. Получался весьма расстроенный вид и казалось, будто я прошу прощения за то, что не убила своего ребенка. Но счастье, это особенное теплое счастье скорого материнства, окутало меня своеобразным нимбом, берегущим от всяческих расстройств и переживаний. Я смотрела на все словно сквозь дымку весеннего солнечного света. А мир, тем временем, перевернулся. С моим отцом мы умудрились построить совершенно фантастические отношения, невероятной духовной близости и моего безропотного подчинения. Это он выучил меня всему тому, что помогало мне чего-то добиться в этой жизни и придавало чувство уверенности в собственных силах. Это он читал мне вслух Германа Гессе и Оскара Уайльда по-английски, вместо дурацких журналов давал смотреть шикарные альбомы по мировому искусству. Мы абстрагировались от внешнего мира, наши беседы могли длится часами. Мы мечтали, что когда я вырасту, я непременно уеду с Украины и поселюсь в славном домишке на брегу моря, и мой муж, белозубый богатый иностранец, будет махать мне с палубы небольшой яхты в бирюзовом заливе. Я даже видела, как во время свадьбы мой отец ведет меня к алтарю, а на голове у меня венок из белых лилий. И ни у него, ни у меня долгое время не возникало и тени сомнений, что это будет не так. И когда что-то крошечное, ни ему, ни мне пока невидимое, запустило колоссальный булыжник в витражи моего счастливого будущего - наступил хаос.

Мой Саша в потертых штанишках на разваливающемся рыдване, был порождением страшнейшего из кошмаров. Наша двухкомнатная квартирка без мебели и с видом на рыббазу была воплощением всего самого ужасного, где я со своей внешностью и с моим английским могла бы оказаться, будучи беременной. Впервые в жизни нам было не о чем разговаривать. Мы по-прежнему ходили гулять, как раньше. И отец как бы между прочим говорил: "Я вот тут со знакомым врачом беседовал, он подтвердил, что на твоем сроке еще не поздно что-то предпринять". И мне было мучительно больно, потому что все, о чем я могла думать в те месяцы - был мой ребенок, я хотела делиться с каждым встречным своими новыми ощущениями, тем, как мне начинают жать в талии любимые брюки, и что неудобно носить каблуки, и что я, кажется, чувствую его внутри, хотя, на моем сроке, это вряд ли возможно. Мне было больно видеть, как он погрустнел и посерел. Он не забывал каждый раз говорить, что очень огорчен всем тем, что происходит со мной, а я не знала, что сказать и что сделать, чтобы развеселить его. Разговоры о том, как все могло бы быть, и что бы он хотел, что бы я делала, с кем бы жила и чем бы занималась доводили меня до тихих слез. Он говорил, что ему не нравится Саша. Зачем, Господи, почему это говорить - если и так ясно, что если я уйду от Саши, то будет еще хуже? Однажды я не выдержала и сказала, что смысла в подобных разговорах нет, потому что то, что произошло, уже произошло, и это мой выбор, с которым я относительно счастлива, и если нельзя что-либо предпринять что бы, наоборот, помочь мне и сделать мою беременность чуть веселее - то, по крайней мере, можно хотя бы оградить меня от совершенно бессмысленных причитаний, длящихся часами. Папа не понял.

Как-то раз я пришла к нему в гости, мучимая совершенно чудовищным беременным голодом. Это такое состояние, когда кажется, что если сию секунду не поешь, то либо расплачешься в истерике, либо потеряешь сознание. Я выклянчила тарелку супа. Господи, как нелепо это все ложится на бумагу, но факт остается фактом - мой отец не разговаривал со мной аж до вечера, когда мы вернулись с дачи, и выяснилось, что это я должна приносить ему что-то поесть и проявлять заботу, а не наоборот.

Я всегда извинялась, когда, придерживая растущий живот, заглядывала в ревностно оберегаемый холодильник. Было бы проще разругаться в пух и прах и не портить друг другу нервы, но я понимала, что, полностью потеряв меня из поля зрения, отец будет переживать и чахнуть еще больше, чем сейчас, и я была олицетворением сострадания и мужества, склонив голову я бесконечно за все извинялась, этим самым сводя на нет любой назревающий конфликт. Когда мой малыш только начал шевелиться, я чувствовала словно там трепещет бабочка, и, положив руку на живот, в восторге говорила: "Папа, оно шевелится!", вместо радости, он закатывал глаза в тусклом, безнадежном отчаянии. А я улыбалась. Временами наши гастрономические стычки доходили до абсурда. На 16-й неделе беременности (времяисчисление теперь поменялось) мы поехали в Крым. Гаспра, недалеко от Ялты, для нас с отцом давным-давно перестало быть просто местом ежегодного паломничества. Это отдельный мир, это то, во что мы влюбились, по чему скучали и чему следует посвятить отдельную книгу. Все было прекрасно. Я отдала на поездку все наличные деньги, которые у меня тогда были, отец доплатил за меня чего не хватало. У меня оставались копейки, на которые я покупала себе мармелад, мой собственный, так как тот, что покупал папа, мне брать не позволялось.

Неожиданно я столкнулась с каким-то испорченным, искаженным миром. Неужели все те, кто был дорог мне, не понимают какую острую боль причиняют, рассказывая, что аборт в моей ситуации был бы гораздо более разумным решением? Почему они не понимают, что данный выбор дался мне нелегко, и вместо того, что бы принять и порадоваться, они талдычат одно и то же, тем самым плавно вытекая из моей жизни?

Это было одновременно очень счастливое и очень тяжелое время. Возможно, насмотревшись неправдоподобно слащавых фильмов, где образ беременной женщины окружен бесконечной заботой, у меня сложилась неадекватная точка зрения и я возлагала слишком большие ожидания на тех, кто меня окружал. Но не было и недели, чтобы я не плакала от чувства глубокой несправедливости по отношению к себе. 5-8 месяцы моей беременности выпали на необыкновенно жаркое удушливое лето 2001 года. В мае мы ездили с отцом на юг, на 2 недели, и на этом мои вояжи закончились. Конечно, каждый из нас кузнец собственного счастья, и надеяться на кого-либо, даже будучи беременной - совсем неблагодарное занятие. Все лето я провела в Киеве, у Саши на работе, в полиграфическом цеху. Для того, чтобы обеспечить меня и будущего ребенка, он работал в несколько раз больше, а я ему помогала. Глупо, конечно, сейчас обливать его грязью и упрекать в том, что я делала как бы на добровольных началах. Но тем не менее: до сих пор душа болит, когда я вспоминаю эти выходные, когда мне, как никогда, хотелось поддержки и понимания, и чувства что у меня есть кто-то, к кому можно прижаться, и быть рядом, и я была - в том же цеху, в субботу и воскресение, и я плакала, потому что на улице стояла дикая жара, потому что каждые 10 минут приходилось выливать на себя бутылку холодной воды, потому что на 6-м месяце у меня дико болела поясница, а я собирала книги, сидя на стуле с поломанной спинкой, что я хотела хотя бы раз в неделю пойти с ним погулять, или хотя бы услышать что-то ласковое в свой адрес. Я была совершенно беспомощна, и все, что могла делать - это тихо со всем соглашаться.

У Саши началась длительная депрессия, он мог просто лежать пол дня на кровати и не сказать мне ни слова. Я ползала по нему и терлась, как кошка. Потом я научилась возить его безжизненную руку по своей голове, так, будто он сам меня гладит. И, тем не менее, я была все время рядом с ним, хотя могла в любой момент уехать к маме в Прибалтику, потому что знала, что без меня ему будет еще хуже. Я закрывала глаза и видела, как он лежит, свернувшись калачиком на холодной пустой кровати, и скучая по мне, тихо умирает, не в силах вынести боль разлуки. Иногда мне становилось плохо на работе, и я просила, что бы он проводил меня домой. Мне было стыдно до слез, потому что в 36-градусную жару я ничего не могла с собой поделать, а он ужасно злился и называл меня калекой, так как ему было очень неудобно отрываться от работы. Тем не менее, где-то на 8-м месяце моей беременности начались застолья. Он проходил в гостиную, падал на ковер, кое-как снимал куртку и засыпал до утра. Я тихо укрывала его пледом и утром приносила стакан воды. Он уходил еще пьяный и возвращался так же, как и в прошлый раз. Я была бессильна, и даже испытывала определенное чувство вины, потому что Саша говорил, что это я его довела. Рассчитывать на чью-либо постороннюю помощь особо не приходилось, так как на все мои робкие жалобы следовал один ответ: "А мы же говорили тебе!" И, тем не менее, несмотря на все нагрянувшие трудности, я с гордостью могу сказать, что ни разу не усомнилась в правильности своего выбора.

Там, внутри меня развивался мой ребенок, и на все невзгоды я смотрела будто сквозь призму счастья этой новой человеческой жизни. Я думала о нем каждую минуту, страстно желая его появления на свет. Он был роднее всех, его благополучие и безопасность всегда стояли выше моих собственных нужд и потребностей. Но как же раздражали эти трогательные отцовские исповеди со страничек глянцевых журналов! Как же завидно было читать о тех, кого вывозят на свежий воздух и запрещают смотреть грустные фильмы, чтобы не разнервничаться! Все 9 месяцев своей беременности я исправно мыла пол на кухне, носила с базара сумки, готовила обед (на последних сроках, правда, все время приходилось садиться отдохнуть, потому что болели ноги) и вдобавок ко всему слушала упреки от любящего мужа, что я его все время пилю и на все жалуюсь.

Оля Панасьева, ([email protected])